Радуга наша....Пермь.

---

Белла Ахмадулина.
Ты говоришь - не надо плакать.
А может быть, и впрямь, и впрямь
не надо плакать - надо плавать
в холодных реках. Надо вплавь

одолевать ночную воду,
плывущую из-под руки,
чтоб даровать себе свободу
другого берега реки.

Недаром мне вздыхалось сладко
в Сибири, в чистой стороне,
где доверительно и слабо
растенья никнули ко мне.

Как привести тебе примеры
того, что делалось со мной?
Мерцают в памяти предметы
и отдают голубизной.

Байкала потаенный омут,
где среди медленной воды

посверкивая ходит омуль
и перышки его видны.

И те дома, и те сараи,
заметные на берегах,
и цвета яркого саранки,
мгновенно сникшие в руках.

И в белую полоску чудо -
внезапные бурундуки,

так испытующе и чутко
в меня вперявшие зрачки.

Так завлекала и казнила
меня тех речек глубина.
Граненая вода Кизира
была, как пламень, холодна.

И опровергнуто лукавство
мое и все слова твои
напоминающей лекарство
целебной горечью травы.

Припоминается мне снова,
что там, среди земли и ржи,
мне не пришлось сказать ни слова,
ни слова маленького лжи.

---

"Мечты — не знаки безграмотности, но отличия утонченных душ. "Рерих.

---

Рэй Брэдбери. Дядюшка Эйнар.

- Да у тебя на это всего одна минута уйдет, - настаивала миловидная
супруга дядюшки Эйнара.
- Я отказываюсь, - ответил он. - На отказ секунды достаточно.
- Я все утро трудилась, - сказала она, потирая свою стройную спину, - а
ты даже помочь не хочешь. Вон какая гроза собирается.
- И пусть собирается! - сердито воскликнул он. - Хочешь, чтобы меня
из-за твоих простыней молния стукнула!
- Да ты успеешь, тебе ничего не стоит.
- Сказал - не буду, и все. - Огромные непромокаемые крылья дядюшки
Эйнара нервно жужжали за его негодующей спиной.
Она подала ему тонкую веревку, на которой было подвешено четыре дюжины
мокрых простынь. Он с отвращением покрутил веревку кончиками пальцев.
- До чего я дошел, - буркнул он с горечью. - До чего дошел, до чего...
Он едва не плакал злыми, едкими слезами.
- Не плачь, только хуже их намочишь, - сказала она. - Ну, скорей,
покружись с ними.
- Покружись, покружись... - Голос у него был глухой и очень обиженный.
- Тебе все равно, хоть бы ливень, хоть бы гром.
- Посуди сам: зачем мне просить тебя, если бы день был погожий,
солнечный, - рассудительно возразила она. - А если ты откажешься, вся моя
стирка насмарку. Разве что в комнатах развесить...
Эти слова решили дело. Больше всего на свете он ненавидел, когда
поперек комнат, будто гирлянды, будто флаги, болтались-развевались
простыни, заставляя человека ползать на карачках. Он подпрыгнул. Огромные
зеленые крылья гулко хлопнули.
- Только до выгона и обратно!
Сильный взмах, прыжок, и - он взлетел, взлетел, рубя крыльями
прохладный воздух, гладя его. Быстрее, чем вы бы произнесли: "У дядюшки
Эйнара зеленые крылья", он скользнул над своим огородом, и длинная
трепещущая петля простыней забилась в гуле, в воздушной струе от его
крыльев.
- Держи!
Круг закончен, и простыни, сухие, как воздушная кукуруза, плавно
опустились на чистые одеяла, которые она заранее расстелила в ряд.
- Спасибо! - крикнула она.
Он буркнул в ответ что-то неразборчивое и улетел под яблоню думать свою
думу.
Чудесные шелковистые крылья дядюшки Эйнара были словно паруса цвета
морской волны, они громко шуршали и шелестели за его спиной, если он чихал
или быстро оборачивался. Мало того, что он происходил из совершенно особой
Семьи, его талант было видно простым глазом. Все его нечистое племя -
братья, племянники и прочая родня, - укрывшись в глухих селениях за
тридевять земель, творило там чары невидимые, всякую ворожбу, они порхали
в небе блуждающими огоньками, рыскали по лесу лунно-белыми волками. Им, в
общем-то, нечего было опасаться обычных людей. Не то что человеку, у
которого большие зеленые крылья...
Но ненависти он к своим крыльям не испытывал. Напротив! В молодости
дядюшка Эйнар по ночам всегда летал, ночь для крылатого самое дорогое
время! День придет, опасность приведет - так уж заведено. Зато ночью!
Ночью как он парил над островами облаков и морями летнего воздуха!.. В
полной безопасности. Возвышенный, гордый полет, наслаждение, праздник
души. Теперь он больше не мог летать по ночам.
Несколько лет назад, возвращаясь с пирушки (были только свои) в
Меллинтауне, штат Иллинойс, к себе домой на перевал где-то в горах Европы,
дядюшка Эйнар почувствовал, что, кажется, перепил этого густого красного
вина... "А, ничего, все будет в порядке", - произнес он заплетающимся
языком, летя в начале своего долгого пути под утренними звездами, над
убаюканными луной холмами за Меллинтауном. Вдруг, как гром среди ясного
неба... Высоковольтная передача.
Точно утка в силках! И скворчит огромная жаровня! И в зловещем сиянии
голубой дуги - почерневшее лицо! Невероятный, оглушительный взмах крыльев,
он метнулся назад, вырвался из проволочной хватки электричества и упал.
На лунную лужайку под опорой он упал с таким шумом, словно с неба
обронили большую телефонную книгу.
Рано утром следующего дня дядюшка Эйнар поднялся на ноги, тяжелые от
росы крылья лихорадочно дрожали. Было еще темно. Тонкий бинт рассвета
опоясал восток. Скоро сквозь марлю проступит кровь, и уж тогда не
полетишь.
Оставалось только укрыться в лесу и там, в чаще, переждать день, пока
новая ночь не окрылит его для незримого полета в небесах.
Вот каким образом он встретил свою жену.
В тот день, необычно теплый для начала ноября в Иллинойсе, хорошенькая
юная Брунилла Вексли, судя по всему, отправилась доить затерявшуюся
корову. Во всяком случае, она держала в одной руке серебряный подойник и,
пробираясь сквозь чащу, остроумно убеждала невидимую беглянку идти домой,
пока вымя не лопнуло от молока. Тот факт, что корова, скорее всего, сама
придет, как только ее соски соскучатся по пальцам доярки, Бруниллу Вексли
нисколько не занимал. Ей, Брунилле, лишь бы по лесу бродить, пух с
цветочков сдувать да травинки жевать; этим она и была занята, когда
набрела на дядюшку Эйнара.
Он крепко спал возле куста и походил на самого обыкновенного человека
под зеленым пологом.
- О! - взволнованно воскликнула Брунилла. - Мужчина. В плащ-палатке.
Дядюшка Эйнар проснулся. Палатка раскрылась за его спиной, точно
большой зеленый веер.
- О! - воскликнула Брунилла, коровий следопыт. - Мужчина с крыльями!
Вот как она реагировала. Разумеется, она оторопела, но Брунилла еще ни
от кого в жизни не видела обиды, а потому никого не боялась, и ведь так
интересно было встретить крылатого мужчину, ей это даже польстило. Она
заговорила. Через час они уже были старыми друзьями, через два часа она
совершенно забыла про его крылья. И он незаметно для себя все выложил, как
очутился в этом лесу.
- Я уж и то приметила, что у вас вид какой-то пришибленный, - сказала
она. - Правое крыло совсем скверно выглядит. Давайте-ка лучше я вас отведу
к себе домой и подлечу его. Все равно с таким крылом вам до Европы не
долететь. Да и кому охота в такое время жить в Европе?
Он сказал: спасибо, но нельзя... неудобно как-то.
- Ничего, я живу одна, -- настаивала Брунилла. - Сами видите, какая я
дурнушка.
Он пылко возразил.
- Вы добрый, - сказала она. - Но я дурнушка, зачем обманывать себя.
Родные померли, оставили мне ферму, ферма большая, а я одна, и до
Меллинтауна далеко, не с кем даже словечком перемолвиться.
Он спросил, неужели она его не боится.
- Скажите лучше: радуюсь, восхищаюсь... - ответила Брунилла. - Можно?
И она с легкой завистью погладила широкие зеленые перепонки,
прикрывавшие его плечи. Он вздрогнул от прикосновения и прикусил язык.
- Словом, что тут говорить: пойдемте на ферму, там есть лекарства и
притирания и... Ой! Какой ожог через все лицо, ниже глаз! Счастье, что вы
не ослепли, - сказала она. - Как же это случилось?
- Понимаете... - начал он, и они очутились на ферме, не заметив даже,
что целую милю прошли, не сводя глаз друг с друга.
Прошел день, за ним другой, и он простился с ней у порога, пора и честь
знать, от души поблагодарил за примочки, заботу, кров. Смеркалось - шесть
часов вечера, - а ему до пяти утра надо успеть пересечь целый океан и
материк.
- Спасибо, всего хорошего, - сказал он, взмахнул крыльями в сумеречном
воздухе и врезался в клен.
- О! - вскричала она и бросилась к бесчувственному телу.
Придя в себя час спустя, дядюшка Эйнар уже знал, что ему больше никогда
не летать в темноте. Его тончайшая ночная восприимчивость исчезла;
крылатая телепатия, которая предупреждала, когда на пути вырастала башня,
гора, дерево, дом, безошибочное ясновидение и чувствительность, которые
вели его сквозь лабиринт лесов, скал, облаков, - все бесповоротно выжег
этот удар по лицу, голубое, жгучее электрическое шипение...
- Как?.. -- тихо простонал он. - Как я вернусь в Европу? Если полечу
днем, меня заметят и - жалкий анекдот! - могут сбить! А то еще в зоопарк
поместят, страшно подумать! Брунилла, скажи, как мне быть?
- О, - прошептала она, глядя на свои руки, - что-нибудь придумаем...
Они поженились.
На свадьбу явилось все его племя. Они летели с могучей, шуршащей и
шелестящей осенней лавиной кленовых, дубовых, вязовых и платановых
листьев, сыпались вниз с ливнем каштанов, словно зимние яблоки глухо
гукали оземь, мчались с ветром, с проникающим всюду дыханием уходящего
лета. Обряд? Он был краток, как жизнь черной свечи, что зажгли и задули, и
только вьется в воздухе тонкий дымок. Но ни краткость обряда, ни странная
его необычность, ни загадочный смысл не были замечены Бруниллой, она всем
существом слушала тихий рокот крыльев дядюшки Эйнара, далекий прибой,
который подвел итог таинству. Что же до дядюшки Эйнара, то рана,
перечеркнувшая его лицо, почти зажила, и, стоя под руку с Бруниллой, он
чувствовал, как Европа тает, исчезает и теряется вдали.
Ему не требовалось особенно хорошего зрения, чтобы взлететь прямо вверх
и так же прямо опуститься. И не было ничего удивительного в том, что в
свадебную ночь он поднял Бруниллу на руки и взлетел с ней в небеса.
Фермер, живущий от них в пяти милях, глянул в полночь на низко плывущую
тучу и приметил слабые вспышки, треск.
- Зарница, - решил он и пошел спать.
Они спустились только утром, вместе с росой.
Брак был удачный. Стоило ей взглянуть на него, и мысль о том, что она
единственная в мире женщина, которая замужем за крылатым человеком,
переполняла ее гордостью.
- Кто еще может сказать о себе так? - спрашивала Брунилла свое зеркало.
И ответ гласил: - Никто!
А ему за ее внешностью открылась замечательная красота, великая доброта
и понимание. Приноравливаясь к ее образу мыслей, он кое в чем изменил свой
стол, в комнатах старался не очень размахивать крыльями; битая посуда да
разбитые лампы были ему что нож острый, он держался от стекла подальше. И
часы сна переменились, ведь он теперь все равно не летал по ночам. В свою
очередь она приспособила стулья так, чтобы его крыльям было удобно, тут
прибавила набивки, там убавила, а слова, которые она ему говорила, были
теми словами, за которые он ее любил.
- Все мы в коконах скрыты, каждый в своем, - сказала она однажды. -
Видишь, какая я дурнушка? Но настанет день, я выйду из кокона и расправлю
крылья, такие же чудные и красивые, как твои.
- Ты уже давно вышла, - ответил он.
Она подумала над его словами и согласилась.
- Да... И я точно знаю, в какой день это было. В лесу, когда я искала
корову, а нашла палатку!
Они рассмеялись, и в его объятиях она чувствовала себя такой
прекрасной, что не сомневалась: замужество исторгло ее из некрасивой
оболочки, точно сверкающий меч из ножен.
У них появились дети. Сперва возникло опасение (лишь у него), что они
будут крылатые.
- Вздор, я только рада буду! - сказала она. - Не будут под ногами
болтаться.
- Зато в твоих волосах запутаются! - воскликнул он.
- О!- ужаснулась она.
Родилось четверо, три мальчика и девочка, да такие непоседы, словно у
них и впрямь были крылья. Росли они как грибы; не прошло и нескольких лет,
как дети в жаркие летние дни упрашивали папу посидеть с ними под яблоней,
сделать крыльями холодок и рассказать захватывающую дух сияющую сказку про
острова облаков в океане небес, про химеры, которые лепит из тумана ветер,
какой вкус у звездочки, тающей у тебя во рту, или у студеного горного
воздуха, каково быть камнем, падающим с Эвереста, и в последний миг,
расправив крылья- лепестки, у самой земли расцвести зеленым цветком.
Вот так сложился его брак.
И вот сегодня, шесть лет спустя, сидит дядюшка Эйнар под яблоней, сидит
тоскует, раздражительный, злой. Не потому, что ему так хочется, а потому,
что и столько времени спустя он не может летать в вольном ночном небе: его
чудесное свойство так и не вернулось к нему. Сидит уныло, пригорюнившись -
зеленый летний зонт, покинутый и забытый легкомысленными отпускниками,
которые некогда искали убежища в его прозрачной тени. Неужто так и
придется всегда сидеть, не смея днем расправить крылья в поднебесье - как
бы кто не увидел? Неужто единственное, на что он способен, - быть
бельесушкой для жены, веером для ребятишек в жаркий августовский полдень?
Да, он и прежде всегда, выполнял поручения Семьи, летая быстрее ветра!
Бумерангом проносился над горами и долами и пушинкой спускался на землю. У
него всегда водились деньги: крылатому человеку бездельничать не дадут! А
теперь? Горечь и боль! Его крылья забились, встряхнули воздух, получился
какой-то скованный гром.
- Пап! - позвала маленькая Мег.
Дети стояли перед ним, глядя на его хмурое лицо.
- Пап, - сказал Рональд, - сделай еще гром!
- Сейчас еще холодно, март, а вот скоро будут и дожди, и вдоволь грома,
- ответил дядюшка Эйнар.
- Пойдем с нами, посмотришь! - предложил Майкл.
- Да ну, побежали скорей! Пусть его сидит и мечтает!
Ему сейчас било не до любви, не до детей любви, не до любви детей. Он
весь отдался мечте о небесах, поднебесной высоте, горизонтах, воздушных
далях; будь то днем или ночью, при звездах, луне или солнце, облачно или
ясно, - когда ни воспаришь, впереди - не догнать! - летят небеса,
горизонты, дали. А он... А он кружит над выгоном, у самой земли: не дай
бог увидят... Прозябание в темной дыре!
- Март! Март! - пела Мег. - Мы на горку идем, пап, пошли с нами! Там
даже из городка дети будут!
- На какую еще горку? - буркнул дядюшка Эйнар.
- На Змееву, какую же еще! - дружно откликнулись дети.
Он наконец посмотрел на них.
У каждого был в руках большой бумажный змей, и горящие нетерпением
детские лица предвкушали шальную радость. Коротенькие пальцы сжимали мотки
белой бечевки. Снизу у красно-сине-желто-зеленых змеев висели хвосты из
тряпичных и шелковых лоскутков.
- Мы будем запускать наших змеев! - сказал Рональд. - Пойдешь с нами?
- Нет, - печально ответил он. - Нельзя, чтобы меня кто-нибудь увидел,
могут быть неприятности.
- А ты спрячься в лесу за деревьями и смотри оттуда, - предложила Мег.
- Мы сами сделали змеев, сами! Знаем, как делать!
- Откуда же вы знаете?
- Ты наш отец? - дружно крикнули дети. - Вот откуда!
Он долго глядел на них. Он вздохнул.
- Сегодня Праздник змеев?
- Да, папа.
- Я выиграю, - сказала Мег.
- Нет, я! - заспорил Майкл.
- Я, я! - запищал Стивен.
- Силы небесные! - воскликнул дядюшка Эйнар, подпрыгнув высоко в
воздух, и крылья его загремели, будто громогласные литавры. - Дети! Мои
дорогие, славные, обожаемые дети!
- Папа, что случилось? - Майкл даже попятился.
- Ничего, ничего, ничего! - распевал Эйнар.
Он расправил крылья, напряг их до предела, все силы собрал... Бамм!
Точно исполинские медные тарелки! Дети даже упали от сильного вихря!
Нашел, нашел! Я снова вольная птица! Как искра в трубе! Как перышко на
ветру! Брунилла! - Он повернулся к дому. - Брунилла!
Она вышла на его зов.
- Я свободен! - воскликнул он, приподнявшись на цыпочках,
разрумянившийся, высокий. - Слышишь, Брунилла, зачем мне ночь! Я могу
летать днем! И ночь ни при чем! Теперь каждый день летать буду, круглый
год! Господи, да что я время теряю. Смотри!
И на глазах у встревоженных домочадцев он оторвал у одного из змеев
лоскутный хвост, привязал его себе к ремню сзади, схватил моток бечевки,
один конец зажал в зубах, другой отдал детям - и полетел, полетел в
небеса, подхваченный буйным мартовским ветром!
Через фермы, через луга, отпуская бечеву в светлое дневное небо, ликуя,
спотыкаясь, бежали-торопились его дети, а Брунилла стояла на дворе,
провожая их взглядом, и смеялась, и махала рукой, и видела, как ее дети
прибежали на Змееву горку, как встали там, все четверо, держа бечевку
нетерпеливыми гордыми пальцами, и каждый дергал, подтягивал, направлял...
И все дети Меллинтауна прибежали со своими бумажными змеями, чтобы
запустить их с ветром, и они увидели огромного зеленого змея, как он
взмывал и парил в небесах, и закричали:
- О, о, какой змей! Какой змей! О, как мне хочется такого змея! Где,
где вы его взяли?!
- Это наш папа сделал! - воскликнули Мег, и Майкл, и Стивен, и Рональд
и лихо дернули бечевку, так что змей, жужжащий, рокочущий змей в небесах
нырнул, и снова взмыл, и прямо на облаке начертил большой волшебный
восклицательный знак!»

---

Картинка из серии:

---

Вот оно как...

А еще так...

Такие приколы...

---

Вот и приехала я с "Радуги".Как же все-таки прекрасно,что один раз в году мы можем побывать в раю.

---

Василий Макаррович Шукшин

ЧУДИК

Жена называла его - Чудик. Иногда ласково.

Чудик обладал одной особенностью: с ним постоянно что-нибудь случалось. Он не хотел этого, страдал, но то и дело влипал в какие-нибудь истории - мелкие, впрочем, но досадные.

Вот эпизоды одной его поездки.

Получил отпуск, решил съездить к брату на Урал: лет двенадцать не виделись.

- А где блесна такая... на-подвид битюря?!- орал Чудик из кладовой.

- Я откуда знаю?

- Да вот же все тут лежали!- Чудик пытался строго смотреть круглыми иссиня-белыми глазами.- Все тут, а этой, видите ли, нету.

- На битюря похожая?

- Ну, щучья.

- Я ее, видно, зажарила по ошибке.

Чудик некоторое время молчал.

- Ну, и как?

- Что?

- Вкусная? Ха-ха-ха!..- Он совсем не умел острить, но ему ужасно хотелось.- Зубки-то целые? Она ж - дюралевая!..

...Долго собирались - до полуночи.

А рано утром Чудик шагал с чемоданом по селу.

- На Урал! На Урал!- отвечал он на вопрос: куда это он собрался?- Проветриться надо!- При этом круглое мясистое лицо его, круглые глаза выражали в высшей степени плевое отношение к дальним дорогам - они его не пугали.- На Урал!

Но до Урала было еще далеко.

Пока что он благополучно доехал до районного города, где предстояло ему взять билет и сесть на поезд.

Времени оставалось много. Чудик решил пока накупить подарков племяшам - конфет, пряников... Зашел в продовольственный магазин, пристроился в очередь. Впереди него стоял мужчина в шляпе, а впереди шляпы - полная женщина с крашеными губами. Женщина негромко, быстро, горячо говорила шляпе:

- Представляете, насколько надо быть грубым, бестактным человеком! У него склероз, хорошо, у него уже семь лет склероз, однако никто не предлагал ему уходить на пенсию. А этот - без году неделя руководит коллективом - и уже: "Может, вам, Александр Семеныч, лучше на пенсию?" Нах-хал!

Шляпа поддакивала.

- Да, да... Они такие теперь. Подумаешь, склероз. А Сумбатыч?.. Тоже последнее время текст не держал. А эта, как ее?..

Чудик уважал городских людей. Не всех, правда: хулиганов и продавцов не уважал. Побаивался.

Подошла его очередь. Он купил конфет, пряников, три плитки шоколада. И отошел в сторонку, чтобы уложить все в чемодан. Раскрыл чемодан на полу, стал укладывать... Что-то глянул на полу-то, а у прилавка, где очередь, лежит в ногах у людей пятидесятирублевая бумажка. Этакая зеленая дурочка, лежит себе, никто ее не видит. Чудик даже задрожал от радости, глаза загорелись. Второпях, чтоб его не опередил кто-нибудь, стал быстро соображать, как бы повеселее, поостроумнее сказать этим, в очереди, про бумажку.

- Хорошо живете, граждане!- сказал он громко и весело.

На него оглянулись.

- У нас, например, такими бумажками не швыряются.

Тут все немного поволновались. Это ведь не тройка, не пятерка - пятьдесят рублей, полмесяца работать надо. А хозяина бумажки - нет.

"Наверно, тот, в шляпе",-догадался Чудик.

Решили положить бумажку на видное место на прилавке.

Сейчас прибежит кто-нибудь,- сказала продавщица.

Чудик вышел из магазина в приятнейшем расположении духа. Все думал, как это у него легко, весело получилось: "У нас, например, такими бумажками, не швыряются!" Вдруг его точно жаром всего обдало: он вспомнил, что точно такую бумажку и еще двадцатипятирублевую ему дали в сберкассе дома. Двадцатипятирублевую он сейчас разменял, пятидесятирублевая должна быть в кармане... Сунулся в карман - нету. Туда-сюда - нету.

- Моя была бумажка-то!- громко сказал Чудик.- Мать твою так-то!.. Моя бумажка-то.

Под сердцем даже как-то зазвенело от горя. Первый порыв был пойти и сказать: "Граждане, моя бумажка-то Я их две получил в сберкассе - одну двадцатипятирублевую, другую полусотельную. Одну, двадцатипятирублевую, сейчас разменял, а другой - нету". Но только он представил, как он огорошит всех этим своим заявлением, как подумают многие "Конечно, раз хозяина не нашлось, он и решил прикарманить". Нет, не пересилить себя - не протянуть руку за проклятой бумажкой. Могут еще и не отдать.

- Да почему же я такой есть-то?- вслух горько рассуждал Чудик.- Что теперь делать?..

Надо было возвращаться домой.

Подошел к магазину, хотел хоть издали посмотреть на бумажку, постоял у входа... И не вошел. Совсем больно станет. Сердце может не выдержать.

Ехал в автобусе и негромко ругался - набирался духу предстояло объяснение с женой.

Сняли с книжки еще пятьдесят рублей

Чудик, убитый своим ничтожеством, которое ему опять разъясняла жена (она даже пару раз стукнула его шумовкой по голове), ехал в поезде. Но постепенно горечь проходила. Мелькали за окном леса, перелески, деревеньки... Входили и выходили разные люди, рассказывались разные истории. Чудик тоже одну рассказал какому-то интеллигентному товарищу, когда стояли в тамбуре, курили.

- У нас в соседней деревне один дурак тоже... Схватил головешку - и за матерью. Пьяный. Она бежит от него и кричит. "Руки, кричит, руки-то не обожги, сынок!" О нем же и заботится... А он прет, пьяная харя. На мать. Представляете, каким надо быть грубым, бестактным...

- Сами придумали?- строго спросил интеллигентный товарищ, глядя на Чудика поверх очков.

- Зачем?- не понял тот.- У нас за рекой, деревня Раменское...

Интеллигентный товарищ отвернулся к окну и больше не говорил.

После поезда Чудику надо было еще лететь местным самолетом полтора часа. Он когда-то летал разок. Давно. Садился в самолет не без робости. "Неужели в нем за полтора часа ни один винтик не испортится!"- думал. Потом - ничего, осмелел. Попытался даже заговорить с соседом, но тот читал газету, и так ему было интересно, что там, в газете, что уж послушать живого человека ему не хотелось. А Чудик хотел выяснить вот что он слышал, что в самолетах дают поесть. А что-то не несли. Ему очень хотелось поесть в самолете - ради любопытства

"Зажилили",- решил он.

Стал смотреть вниз. Горы облаков внизу. Чудик почему-то не мог определенно сказать: красиво это или нет? А кругом говорили, что "ах, какая красота!". Он только ощутил вдруг глупейшее желание - упасть в них, в облака, как в вату. Еще он подумал. "Почему же я не удивляюсь? Ведь подо мной чуть ли не пять километров". Мысленно отмерил эти пять километров на земле, поставил их "на попа" - чтоб удивиться, и не удивился.

- Вот человек!.. Придумал же,- сказал он соседу. Тот посмотрел на него, ничего не сказал, зашуршал опять газетой.

- Пристегнитесь ремнями!- сказала миловидная молодая женщина.- Идем на посадку.

Чудик послушно застегнул ремень. А сосед - ноль внимания. Чудик осторожно тронул его.

- Велят ремень застегнуть.

- Ничего,- сказал сосед Отложил газету, откинулся на спинку сиденья и сказал, словно вспоминая что-то:- Дети - цветы жизни, их надо сажать головками вниз.

- Как это?- не понял Чудик.

Читатель громко засмеялся и больше не стал говорить.

Быстро стали снижаться. Вот уже земля - рукой подать, стремительно летит назад. А толчка все нет. Как потом объяснили знающие люди, летчик "промазал". Наконец толчок, и всех начинает так швырять, что послышался зубовный стук и скрежет. Это читатель с газетой сорвался с места, боднул Чудика лысой головой, потом приложился к иллюминатору, потом очутился на полу. За все это время он не издал ни одного звука. И все вокруг тоже молчали - это поразило Чудика. Он тоже молчал. Стали. Первые, кто опомнился, глянули в иллюминаторы и обнаружили, что самолет - на картофельном поле. Из пилотской кабины вышел мрачноватый летчик и пошел к выходу. Кто-то осторожно спросил его.

- Мы, кажется, в картошку сели?

- Что, сами не видите,- ответил летчик.

Страх схлынул, и наиболее веселые уже пробовали робко острить.

Лысый читатель искал свою искусственную челюсть. Чудик отстегнул ремень и тоже стал искать.

- Эта?!- радостно воскликнул он, И подал.

У читателя даже лысина побагровела.

- Почему обязательно надо руками трогать?- закричал он шепеляво.

Чудик растерялся.

- А чем же?..

- Где я ее кипятить буду?! Где?!

Этого Чудик тоже не знал.

- Поедемте со мной?- предложил он.- У меня тут брат живет. Вы опасаетесь, что я туда микробов занес? У меня их нету...

Читатель удивленно посмотрел на Чудика и перестал кричать.

В аэропорту Чудик написал телеграмму жене:

"Приземлились. Ветка сирени упала на грудь, милая Груша меня не забудь. Васятка".

Телеграфистка, строгая сухая женщина, прочитав телеграмму, предложила:

- Составьте иначе. Вы - взрослый человек, не в детсаде.

- Почему?- спросил Чудик.- Я ей всегда так пишу в письмах. Это же моя жена!.. Вы, наверно, подумали...

- В письмах можете писать что угодно, а телеграмма - это вид связи. Это открытый текст.

Чудик переписал.

"Приземлились. Все в порядке. Васятка".

Телеграфистка сама исправила два слова: "Приземлились" и "Васятка" Стало: "Долетели. Василий".

- "Приземлились". Вы что, космонавт, что ли?

- Ну, ладно,- сказал Чудик.- Пусть так будет.

...Знал Чудик, есть у него брат Дмитрий, трое племянников... О том, что должна еще быть сноха, как-то не думалось. Он никогда не видел ее. А именно она-то, сноха, все испортила, весь отпуск. Она почему-то сразу невзлюбила Чудика.

Выпили вечером с братом, и Чудик запел дрожащим голосом:

Тополя-а-а .

Софья Ивановна, сноха, выглянула из другой комнаты, спросила зло:

- А можно не орать? Вы же не на вокзале, верно?- И хлопнула дверью.

Брату Дмитрию стало неловко.

- Это... там ребятишки спят. Вообще-то она хорошая.

Еще выпили. Стали вспоминать молодость, мать, отца.

- А помнишь?- радостно спрашивал брат Дмитрий.- Хотя, кого ты там помнишь! Грудной был. Меня оставят с тобой, а я тебя зацеловывал. Один раз ты посинел даже. Попадало мне за это. Потом уже не стали оставлять. И все равно, только отвернутся, я около тебя - опять целую. Черт знает, что за привычка была. У самого-то еще сопли по колена, а уж... это... с поцелуями...

- А помнишь?!- тоже вспомнил Чудик.- Как ты меня...

- Вы прекратите орать?- опять спросила Софья Ивановна совсем зло, нервно.- Кому нужно слушать эти ваши разные сопли да поцелуи? Туда же - разговорились.

- Пойдем на улицу,- сказал Чудик. Вышли на улицу, сели на крылечке.

- А помнишь?- продолжал Чудик.

Но тут с братом Дмитрием что-то случилось: он заплакал и стал колотить кулаком по колену.

- Вот она, моя жизнь! Видел? Сколько злости в человеке!.. Сколько злости!

Чудик стал успокаивать брата.

- Брось, не расстраивайся. Не надо. Никакие они не злые, они - психи. У меня такая же.

- Ну чего вот невзлюбила?!! За што? Ведь она невзлюбила тебя... А за што?

Тут только понял Чудик, что - да, невзлюбила его сноха. А за что действительно?

- А вот за то, што ты - никакой не ответственный, не руководитель. Знаю я ее, дуру. Помешалась на своих ответственных. А сама-то кто! Буфетчица в управлении, шишка на ровном месте. Насмотрится там и начинает.. Она и меня-то тоже ненавидит - что я не ответственный, из деревни.

- В каком управлении-то?

- В этом... горно... Не выговорить сейчас. А зачем выходить было? Што она, не знала, што ли?

Тут и Чудика задело за живое.

- А в чем дело, вообще-то?- громко спросил он, не брата, кого-то еще.- Да если хотите знать, почти все знаменитые люди вышли из деревни. Как в черной рамке, так смотришь -выходец из деревни. Надо газеты читать!.. Што ни фигура, понимаешь, так - выходец, рано пошел работать

- А сколько я ей доказывал в деревне-то люди лучше, незаносистые.

- А Степана-то Воробьева помнишь? Ты ж знал его.

- Знал, как же.

- Уже там куда деревня!.. А - пожалуйста: Герой Советского Союза. Девять танков уничтожил. На таран шел. Матери его теперь пожизненно пенсию будут шестьдесят рублей платить. А разузнали только недавно, считали - без вести...

- А Максимов Илья!.. Мы ж вместе уходили. Пожалуйста - кавалер Славы трех степеней. Но про Степана ей не говори .. Не надо.

- Ладно. А этот-то!..

Долго еще шумели возбужденные братья. Чудик даже ходил около крыльца и размахивал руками.

- Деревня, видите ли!.. Да там один воздух чего стоит! Утром окно откроешь - как, скажи, обмоет тебя всего. Хоть пей его - до того свежий да запашистый, травами разными пахнет, цветами разными...

Потом они устали.

- Крышу-то перекрыл?- спросил старший брат негромко.

- Перекрыл.- Чудик тоже тихо вздохнул -Веранду построил - любо глядеть. Выйдешь вечером на веранду.. начинаешь фантазировать: вот бы мать с отцом были бы живые, ты бы с ребятишками приехал - сидели бы все на веранде, чай с малиной попивали. Малины нынче уродилось пропасть. Ты, Дмитрий, не ругайся с ней, а то она хуже невзлюбит. А я как-нибудь поласковей буду, она, глядишь, отойдет.

- А ведь сама из деревни! - как-то тихо и грустно изумился Дмитрий.- А вот... Детей замучила, дура одного на пианинах замучила, другую в фигурное катание записала. Сердце кровью обливается, а - не скажи, сразу ругань.

- Ммх!..- опять возбудился Чудик.- Никак не понимаю эти газеты вот, мол, одна такая работает в магазине - грубая. Эх, вы!.. а она домой придет - такая же. Вот где горе-то! И я не понимаю!- Чудик тоже стукнул кулаком по колену.- Не понимаю: почему они стали злые?

Когда утром Чудик проснулся, никого в квартире не было; брат Дмитрий ушел на работу, сноха тоже, дети, постарше, играли во дворе, маленького отнесли в ясли.

Чудик прибрал постель, умылся и стал думать, что бы такое приятное сделать снохе. Тут на глаза ему попалась детская коляска. "Эге!- подумал Чудик.- Разрисую-ка я ее". Он дома так разрисовал печь, что все дивились Нашел ребячьи краски, кисточку и принялся за дело. Через час все было кончено; коляску не узнать. По верху колясочки Чудик пустил журавликов - стайку уголком, по низу - цветочки разные, травку-муравку, пару петушков, цыпляток... Осмотрел коляску со всех сторон - загляденье. Не колясочка, а игрушка. Представил, как будет приятно изумлена сноха, усмехнулся.

- А ты говоришь - деревня. Чудачка.- Он хотел мира со снохой.- Ребеночек-то как в корзиночке будет.

Весь день Чудик ходил по городу, глазел на витрины. Купил катер племяннику, хорошенький такой катерок, белый, с лампочкой. "Я его тоже разрисую",- думал.

Часов в 6 Чудик пришел к брату. Взошел на крыльцо и услышал, что брат Дмитрий ругается с женой. Впрочем, ругалась жена, а брат Дмитрий только повторял:

- Да ну, что тут!.. Да ладно... Сонь... Ладно уж...

- Чтоб завтра же этого дурака не было здесь!- кричала Софья Ивановна.- Завтра же пусть уезжает!

- Да ладно тебе!.. Сонь...

- Не ладно! Не ладно! Пусть не дожидается - выкину его чемодан к чертовой матери, и все!

Чудик поспешил сойти с крыльца... А дальше не знал, что делать. Опять ему стало больно. Когда его ненавидели, ему было очень больно. И страшно. Казалось: ну, теперь все, зачем же жить? И хотелось куда-нибудь уйти подальше от людей, которые ненавидят его или смеются.

- Да почему же я такой есть-то?- горько шептал он, сидя в сарайчике.- Надо бы догадаться: не поймет ведь она, не поймет народного творчества.

Он досидел в сарайчике дотемна. И сердце все болело. Потом пришел брат Дмитрий. Не удивился - как будто знал, что брат Василий давно уж сидит в сарайчике.

- Вот...-сказал он.- Это... опять расшумелась. Коляску-то... не надо бы уж.

- Я думал, ей поглянется. Поеду я, братка. Брат Дмитрий вздохнул... И ничего не сказал.

Домой Чудик приехал, когда шел рясный парной дождик. Чудик вышел из автобуса, снял новые ботинки, побежал по теплой мокрой земле - в одной руке чемодан, в другой ботинки. Подпрыгивал и пел громко:
Тополя-а а, тополя а...

С одного края небо уже очистилось, голубело, и близко где-то было солнышко. И дождик редел, шлепал крупными каплями в лужи; в них вздувались и лопались пузыри.

В одном месте Чудик поскользнулся, чуть не упал. Звали его - Василий Егорыч Князев. Было ему тридцать девять лет от роду. Он работал киномехаником в селе. Обожал сыщиков и собак. В детстве мечтал быть шпионом.

---

Красноярский поэт- Александр ЛЕВЧЕНКО.
...

Смотрю на небо -
Оно похоже на старые джинсы.
Юность хипповую вспоминаю.

...

Покрытую цветками ветку сакуры
К лицу поднёс,
Водки выпил - занюхиваю.

...

Счастье - это муха,
Зажатая в кулаке,
Та самая, что утром спать не давала.

...

кот на заборе.
мяукает громко и нудно...

тихо подкравшись,
хватаю кота за шкирку

и голосом страшным кричу
прямо в глупую морду кошачью.

дальше иду,
удачною шуткой доволен,

хмурый кот провожает взглядом -
разочарован в людях.

...

Морду разбил об асфальт.
Видимо,
О незримую нить споткнулся...

...

Не пишется,
Не рисуется,
Не читается...
Зато пьётся,
Да матом ругается.
...

---

Вот так прекрасно в Сибири.Зимой у меня не было интернета,поэтому вот,только сейчас.

---

Зимой была в ТОмске. Там есть прекрасное место "Зеленый домик". Всем советую там побывать.

---

---

Ваше имя: Ольга.
Твоя миссия.. Хочешь улететь к звездам...Хочешь построить утопический город на острове... Хочешь, что бы люди поумнели :-)

---

subculture.narod.ru/texts/symbolism/
Т.Б.Щепанская

CИМВОЛИКА
МОЛОДЕЖНОЙ
СУБКУЛЬТУРЫ

---

Автопортрет

---

"ЗЕРКАЛО"

---

Дождь закапал по карнизу.
Серым стал безумный мир.
Подчинился он капризу
Одинаковых квартир.
Я схватила свои тряпки
Юбки, блузки, платья.
Бренные мои манатки
Принял дождь в свои объятья.
По асфальту разлетелось
Мое пестрое тряпье.
Мне сегодня захотелось
Что-то в мир внести свое…

---

композиция 1

композиция 2

композиция 3

---

Привет всем!!!!!!!!!!!!!Я давно здесь не была,"скитаюсь по белому свету"...
Если до кого-нибудь дойдет инфо о Радуге,прошу,напишите мне на мыло....
Всех очень люблю!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!

---

Вот так мы сходили на Красноярское море....