[Ogra]

Рэй Брэдбери. Дядюшка Эйнар.

- Да у тебя на это всего одна минута уйдет, - настаивала миловидная
супруга дядюшки Эйнара.
- Я отказываюсь, - ответил он. - На отказ секунды достаточно.
- Я все утро трудилась, - сказала она, потирая свою стройную спину, - а
ты даже помочь не хочешь. Вон какая гроза собирается.
- И пусть собирается! - сердито воскликнул он. - Хочешь, чтобы меня
из-за твоих простыней молния стукнула!
- Да ты успеешь, тебе ничего не стоит.
- Сказал - не буду, и все. - Огромные непромокаемые крылья дядюшки
Эйнара нервно жужжали за его негодующей спиной.
Она подала ему тонкую веревку, на которой было подвешено четыре дюжины
мокрых простынь. Он с отвращением покрутил веревку кончиками пальцев.
- До чего я дошел, - буркнул он с горечью. - До чего дошел, до чего...
Он едва не плакал злыми, едкими слезами.
- Не плачь, только хуже их намочишь, - сказала она. - Ну, скорей,
покружись с ними.
- Покружись, покружись... - Голос у него был глухой и очень обиженный.
- Тебе все равно, хоть бы ливень, хоть бы гром.
- Посуди сам: зачем мне просить тебя, если бы день был погожий,
солнечный, - рассудительно возразила она. - А если ты откажешься, вся моя
стирка насмарку. Разве что в комнатах развесить...
Эти слова решили дело. Больше всего на свете он ненавидел, когда
поперек комнат, будто гирлянды, будто флаги, болтались-развевались
простыни, заставляя человека ползать на карачках. Он подпрыгнул. Огромные
зеленые крылья гулко хлопнули.
- Только до выгона и обратно!
Сильный взмах, прыжок, и - он взлетел, взлетел, рубя крыльями
прохладный воздух, гладя его. Быстрее, чем вы бы произнесли: "У дядюшки
Эйнара зеленые крылья", он скользнул над своим огородом, и длинная
трепещущая петля простыней забилась в гуле, в воздушной струе от его
крыльев.
- Держи!
Круг закончен, и простыни, сухие, как воздушная кукуруза, плавно
опустились на чистые одеяла, которые она заранее расстелила в ряд.
- Спасибо! - крикнула она.
Он буркнул в ответ что-то неразборчивое и улетел под яблоню думать свою
думу.
Чудесные шелковистые крылья дядюшки Эйнара были словно паруса цвета
морской волны, они громко шуршали и шелестели за его спиной, если он чихал
или быстро оборачивался. Мало того, что он происходил из совершенно особой
Семьи, его талант было видно простым глазом. Все его нечистое племя -
братья, племянники и прочая родня, - укрывшись в глухих селениях за
тридевять земель, творило там чары невидимые, всякую ворожбу, они порхали
в небе блуждающими огоньками, рыскали по лесу лунно-белыми волками. Им, в
общем-то, нечего было опасаться обычных людей. Не то что человеку, у
которого большие зеленые крылья...
Но ненависти он к своим крыльям не испытывал. Напротив! В молодости
дядюшка Эйнар по ночам всегда летал, ночь для крылатого самое дорогое
время! День придет, опасность приведет - так уж заведено. Зато ночью!
Ночью как он парил над островами облаков и морями летнего воздуха!.. В
полной безопасности. Возвышенный, гордый полет, наслаждение, праздник
души. Теперь он больше не мог летать по ночам.
Несколько лет назад, возвращаясь с пирушки (были только свои) в
Меллинтауне, штат Иллинойс, к себе домой на перевал где-то в горах Европы,
дядюшка Эйнар почувствовал, что, кажется, перепил этого густого красного
вина... "А, ничего, все будет в порядке", - произнес он заплетающимся
языком, летя в начале своего долгого пути под утренними звездами, над
убаюканными луной холмами за Меллинтауном. Вдруг, как гром среди ясного
неба... Высоковольтная передача.
Точно утка в силках! И скворчит огромная жаровня! И в зловещем сиянии
голубой дуги - почерневшее лицо! Невероятный, оглушительный взмах крыльев,
он метнулся назад, вырвался из проволочной хватки электричества и упал.
На лунную лужайку под опорой он упал с таким шумом, словно с неба
обронили большую телефонную книгу.
Рано утром следующего дня дядюшка Эйнар поднялся на ноги, тяжелые от
росы крылья лихорадочно дрожали. Было еще темно. Тонкий бинт рассвета
опоясал восток. Скоро сквозь марлю проступит кровь, и уж тогда не
полетишь.
Оставалось только укрыться в лесу и там, в чаще, переждать день, пока
новая ночь не окрылит его для незримого полета в небесах.
Вот каким образом он встретил свою жену.
В тот день, необычно теплый для начала ноября в Иллинойсе, хорошенькая
юная Брунилла Вексли, судя по всему, отправилась доить затерявшуюся
корову. Во всяком случае, она держала в одной руке серебряный подойник и,
пробираясь сквозь чащу, остроумно убеждала невидимую беглянку идти домой,
пока вымя не лопнуло от молока. Тот факт, что корова, скорее всего, сама
придет, как только ее соски соскучатся по пальцам доярки, Бруниллу Вексли
нисколько не занимал. Ей, Брунилле, лишь бы по лесу бродить, пух с
цветочков сдувать да травинки жевать; этим она и была занята, когда
набрела на дядюшку Эйнара.
Он крепко спал возле куста и походил на самого обыкновенного человека
под зеленым пологом.
- О! - взволнованно воскликнула Брунилла. - Мужчина. В плащ-палатке.
Дядюшка Эйнар проснулся. Палатка раскрылась за его спиной, точно
большой зеленый веер.
- О! - воскликнула Брунилла, коровий следопыт. - Мужчина с крыльями!
Вот как она реагировала. Разумеется, она оторопела, но Брунилла еще ни
от кого в жизни не видела обиды, а потому никого не боялась, и ведь так
интересно было встретить крылатого мужчину, ей это даже польстило. Она
заговорила. Через час они уже были старыми друзьями, через два часа она
совершенно забыла про его крылья. И он незаметно для себя все выложил, как
очутился в этом лесу.
- Я уж и то приметила, что у вас вид какой-то пришибленный, - сказала
она. - Правое крыло совсем скверно выглядит. Давайте-ка лучше я вас отведу
к себе домой и подлечу его. Все равно с таким крылом вам до Европы не
долететь. Да и кому охота в такое время жить в Европе?
Он сказал: спасибо, но нельзя... неудобно как-то.
- Ничего, я живу одна, -- настаивала Брунилла. - Сами видите, какая я
дурнушка.
Он пылко возразил.
- Вы добрый, - сказала она. - Но я дурнушка, зачем обманывать себя.
Родные померли, оставили мне ферму, ферма большая, а я одна, и до
Меллинтауна далеко, не с кем даже словечком перемолвиться.
Он спросил, неужели она его не боится.
- Скажите лучше: радуюсь, восхищаюсь... - ответила Брунилла. - Можно?
И она с легкой завистью погладила широкие зеленые перепонки,
прикрывавшие его плечи. Он вздрогнул от прикосновения и прикусил язык.
- Словом, что тут говорить: пойдемте на ферму, там есть лекарства и
притирания и... Ой! Какой ожог через все лицо, ниже глаз! Счастье, что вы
не ослепли, - сказала она. - Как же это случилось?
- Понимаете... - начал он, и они очутились на ферме, не заметив даже,
что целую милю прошли, не сводя глаз друг с друга.
Прошел день, за ним другой, и он простился с ней у порога, пора и честь
знать, от души поблагодарил за примочки, заботу, кров. Смеркалось - шесть
часов вечера, - а ему до пяти утра надо успеть пересечь целый океан и
материк.
- Спасибо, всего хорошего, - сказал он, взмахнул крыльями в сумеречном
воздухе и врезался в клен.
- О! - вскричала она и бросилась к бесчувственному телу.
Придя в себя час спустя, дядюшка Эйнар уже знал, что ему больше никогда
не летать в темноте. Его тончайшая ночная восприимчивость исчезла;
крылатая телепатия, которая предупреждала, когда на пути вырастала башня,
гора, дерево, дом, безошибочное ясновидение и чувствительность, которые
вели его сквозь лабиринт лесов, скал, облаков, - все бесповоротно выжег
этот удар по лицу, голубое, жгучее электрическое шипение...
- Как?.. -- тихо простонал он. - Как я вернусь в Европу? Если полечу
днем, меня заметят и - жалкий анекдот! - могут сбить! А то еще в зоопарк
поместят, страшно подумать! Брунилла, скажи, как мне быть?
- О, - прошептала она, глядя на свои руки, - что-нибудь придумаем...
Они поженились.
На свадьбу явилось все его племя. Они летели с могучей, шуршащей и
шелестящей осенней лавиной кленовых, дубовых, вязовых и платановых
листьев, сыпались вниз с ливнем каштанов, словно зимние яблоки глухо
гукали оземь, мчались с ветром, с проникающим всюду дыханием уходящего
лета. Обряд? Он был краток, как жизнь черной свечи, что зажгли и задули, и
только вьется в воздухе тонкий дымок. Но ни краткость обряда, ни странная
его необычность, ни загадочный смысл не были замечены Бруниллой, она всем
существом слушала тихий рокот крыльев дядюшки Эйнара, далекий прибой,
который подвел итог таинству. Что же до дядюшки Эйнара, то рана,
перечеркнувшая его лицо, почти зажила, и, стоя под руку с Бруниллой, он
чувствовал, как Европа тает, исчезает и теряется вдали.
Ему не требовалось особенно хорошего зрения, чтобы взлететь прямо вверх
и так же прямо опуститься. И не было ничего удивительного в том, что в
свадебную ночь он поднял Бруниллу на руки и взлетел с ней в небеса.
Фермер, живущий от них в пяти милях, глянул в полночь на низко плывущую
тучу и приметил слабые вспышки, треск.
- Зарница, - решил он и пошел спать.
Они спустились только утром, вместе с росой.
Брак был удачный. Стоило ей взглянуть на него, и мысль о том, что она
единственная в мире женщина, которая замужем за крылатым человеком,
переполняла ее гордостью.
- Кто еще может сказать о себе так? - спрашивала Брунилла свое зеркало.
И ответ гласил: - Никто!
А ему за ее внешностью открылась замечательная красота, великая доброта
и понимание. Приноравливаясь к ее образу мыслей, он кое в чем изменил свой
стол, в комнатах старался не очень размахивать крыльями; битая посуда да
разбитые лампы были ему что нож острый, он держался от стекла подальше. И
часы сна переменились, ведь он теперь все равно не летал по ночам. В свою
очередь она приспособила стулья так, чтобы его крыльям было удобно, тут
прибавила набивки, там убавила, а слова, которые она ему говорила, были
теми словами, за которые он ее любил.
- Все мы в коконах скрыты, каждый в своем, - сказала она однажды. -
Видишь, какая я дурнушка? Но настанет день, я выйду из кокона и расправлю
крылья, такие же чудные и красивые, как твои.
- Ты уже давно вышла, - ответил он.
Она подумала над его словами и согласилась.
- Да... И я точно знаю, в какой день это было. В лесу, когда я искала
корову, а нашла палатку!
Они рассмеялись, и в его объятиях она чувствовала себя такой
прекрасной, что не сомневалась: замужество исторгло ее из некрасивой
оболочки, точно сверкающий меч из ножен.
У них появились дети. Сперва возникло опасение (лишь у него), что они
будут крылатые.
- Вздор, я только рада буду! - сказала она. - Не будут под ногами
болтаться.
- Зато в твоих волосах запутаются! - воскликнул он.
- О!- ужаснулась она.
Родилось четверо, три мальчика и девочка, да такие непоседы, словно у
них и впрямь были крылья. Росли они как грибы; не прошло и нескольких лет,
как дети в жаркие летние дни упрашивали папу посидеть с ними под яблоней,
сделать крыльями холодок и рассказать захватывающую дух сияющую сказку про
острова облаков в океане небес, про химеры, которые лепит из тумана ветер,
какой вкус у звездочки, тающей у тебя во рту, или у студеного горного
воздуха, каково быть камнем, падающим с Эвереста, и в последний миг,
расправив крылья- лепестки, у самой земли расцвести зеленым цветком.
Вот так сложился его брак.
И вот сегодня, шесть лет спустя, сидит дядюшка Эйнар под яблоней, сидит
тоскует, раздражительный, злой. Не потому, что ему так хочется, а потому,
что и столько времени спустя он не может летать в вольном ночном небе: его
чудесное свойство так и не вернулось к нему. Сидит уныло, пригорюнившись -
зеленый летний зонт, покинутый и забытый легкомысленными отпускниками,
которые некогда искали убежища в его прозрачной тени. Неужто так и
придется всегда сидеть, не смея днем расправить крылья в поднебесье - как
бы кто не увидел? Неужто единственное, на что он способен, - быть
бельесушкой для жены, веером для ребятишек в жаркий августовский полдень?
Да, он и прежде всегда, выполнял поручения Семьи, летая быстрее ветра!
Бумерангом проносился над горами и долами и пушинкой спускался на землю. У
него всегда водились деньги: крылатому человеку бездельничать не дадут! А
теперь? Горечь и боль! Его крылья забились, встряхнули воздух, получился
какой-то скованный гром.
- Пап! - позвала маленькая Мег.
Дети стояли перед ним, глядя на его хмурое лицо.
- Пап, - сказал Рональд, - сделай еще гром!
- Сейчас еще холодно, март, а вот скоро будут и дожди, и вдоволь грома,
- ответил дядюшка Эйнар.
- Пойдем с нами, посмотришь! - предложил Майкл.
- Да ну, побежали скорей! Пусть его сидит и мечтает!
Ему сейчас било не до любви, не до детей любви, не до любви детей. Он
весь отдался мечте о небесах, поднебесной высоте, горизонтах, воздушных
далях; будь то днем или ночью, при звездах, луне или солнце, облачно или
ясно, - когда ни воспаришь, впереди - не догнать! - летят небеса,
горизонты, дали. А он... А он кружит над выгоном, у самой земли: не дай
бог увидят... Прозябание в темной дыре!
- Март! Март! - пела Мег. - Мы на горку идем, пап, пошли с нами! Там
даже из городка дети будут!
- На какую еще горку? - буркнул дядюшка Эйнар.
- На Змееву, какую же еще! - дружно откликнулись дети.
Он наконец посмотрел на них.
У каждого был в руках большой бумажный змей, и горящие нетерпением
детские лица предвкушали шальную радость. Коротенькие пальцы сжимали мотки
белой бечевки. Снизу у красно-сине-желто-зеленых змеев висели хвосты из
тряпичных и шелковых лоскутков.
- Мы будем запускать наших змеев! - сказал Рональд. - Пойдешь с нами?
- Нет, - печально ответил он. - Нельзя, чтобы меня кто-нибудь увидел,
могут быть неприятности.
- А ты спрячься в лесу за деревьями и смотри оттуда, - предложила Мег.
- Мы сами сделали змеев, сами! Знаем, как делать!
- Откуда же вы знаете?
- Ты наш отец? - дружно крикнули дети. - Вот откуда!
Он долго глядел на них. Он вздохнул.
- Сегодня Праздник змеев?
- Да, папа.
- Я выиграю, - сказала Мег.
- Нет, я! - заспорил Майкл.
- Я, я! - запищал Стивен.
- Силы небесные! - воскликнул дядюшка Эйнар, подпрыгнув высоко в
воздух, и крылья его загремели, будто громогласные литавры. - Дети! Мои
дорогие, славные, обожаемые дети!
- Папа, что случилось? - Майкл даже попятился.
- Ничего, ничего, ничего! - распевал Эйнар.
Он расправил крылья, напряг их до предела, все силы собрал... Бамм!
Точно исполинские медные тарелки! Дети даже упали от сильного вихря!
Нашел, нашел! Я снова вольная птица! Как искра в трубе! Как перышко на
ветру! Брунилла! - Он повернулся к дому. - Брунилла!
Она вышла на его зов.
- Я свободен! - воскликнул он, приподнявшись на цыпочках,
разрумянившийся, высокий. - Слышишь, Брунилла, зачем мне ночь! Я могу
летать днем! И ночь ни при чем! Теперь каждый день летать буду, круглый
год! Господи, да что я время теряю. Смотри!
И на глазах у встревоженных домочадцев он оторвал у одного из змеев
лоскутный хвост, привязал его себе к ремню сзади, схватил моток бечевки,
один конец зажал в зубах, другой отдал детям - и полетел, полетел в
небеса, подхваченный буйным мартовским ветром!
Через фермы, через луга, отпуская бечеву в светлое дневное небо, ликуя,
спотыкаясь, бежали-торопились его дети, а Брунилла стояла на дворе,
провожая их взглядом, и смеялась, и махала рукой, и видела, как ее дети
прибежали на Змееву горку, как встали там, все четверо, держа бечевку
нетерпеливыми гордыми пальцами, и каждый дергал, подтягивал, направлял...
И все дети Меллинтауна прибежали со своими бумажными змеями, чтобы
запустить их с ветром, и они увидели огромного зеленого змея, как он
взмывал и парил в небесах, и закричали:
- О, о, какой змей! Какой змей! О, как мне хочется такого змея! Где,
где вы его взяли?!
- Это наш папа сделал! - воскликнули Мег, и Майкл, и Стивен, и Рональд
и лихо дернули бечевку, так что змей, жужжащий, рокочущий змей в небесах
нырнул, и снова взмыл, и прямо на облаке начертил большой волшебный
восклицательный знак!»