« Красота спасет мир»
1. Кант и Шиллер.
Период немецкой классической эстетики приходится на вторую половину XYIII - первые десятилетия XIX века. Ее основу составили теоретические концепции Канта (1724-1804), Шиллера (1759-1805), Шеллинга (1775-1854) и Гегеля (1770-1831).
Природу искусства Кант трактует как соединение противоположных начал: эмоциональности и разума, логики и интуиции, чувственного и понятийного знания. Одно из центральных понятий кантовской эстетики - это понятие целесообразность без цели, развивающее понимание бескорыстной природы художественного восприятия и художественного удовлетворения. Искусство сильно не только ясным построением формы, но и игрой, алогизмами, обманом ожиданий. "Нерациональное пространство" произведения искусства стимулирует игру познавательных способностей, которая в итоге делает процесс художественного восприятия более важным, чем результат. Искусство ценно тем, что позволяет расширить человеку границы своего сознания, пережить продуктивные минуты самопревышения.
Искусство - это интегрирующее звено, примиряющее силы необходимости (мир природы) и силы свободы (область нравственных деяний).
читать дальшеВсе естественное, отмечает Кант, прекрасно, когда имеет вид, сделанного человеком, а искусство прекрасно, если походит на природу. Этими высказываниями философ развивает свое понимание эстетически совершенного. Природа прекрасна в случае, если ее вид пробуждает идею целесообразности, будто бы он специально сотворен для эстетического удовольствия. И наоборот, все создания рук человеческих совершенны в той мере, в которой демонстрируют иллюзию природной органики.
"Красота в природе,- пишет Кант,- это прекрасная вещь, а красота в искусстве - это прекрасное представление о вещи".
При восприятии искусства важны не столько сами качества объекта, а то, что человек в процессе переживания способен обнаруживать в самом себе. Кант не произносит фразы о том, что "каждому искусство дает ровно столько, сколько человек способен от него взять", но именно эта идея заложена в его рассуждениях о качестве восприятия.
Уникальная природа произведения искусства обнаруживает способности к примирению противоположных начал бытия - идеального и реального, эмоционального и разумного, теоретического и практического, необходимости и свободы.
В отличие от Канта, интерес к вопросам эстетики у Шиллера в большей степени был обусловлен современными ему социокультурными факторами, нежели задачами создания завершенной философской системы. Шиллера занимают вопросы целостной природы человека, тенденций его эволюции, размышления над негативными процессами утраты человеком своей универсальной природы. Вину за утрату человеком своей универсальности Шиллер возлагает на спонтанное развитие цивилизации: "вечно прикованный к отдельному малому обломку целого, человек сам становится обломком; слыша однообразный шум колеса, которое он приводит в движение, человек не способен развить гармонию своего существа".Подобно Канту, Шиллер считает, что некоей изначальной интегративностью обладает искусство и красота. Любое прекрасное явление в равной степени чувственно и духовно, в одинаковой степени пробуждает активность разума и эмоций.
Через художественное восприятие, путем погружения в мир художественного сотворчества человек способен компенсировать ущербность и искривленность своей натуры. Сейчас, когда над человечеством нависла угроза, только красота может придти к нему на помощь и своей живительной силой залечить ту рану, которую нанесла человеку цивилизация. Целостная природа искусства - залог того, искусство способно "додавать" каждому человеку то, чего он лишен в реальной жизни. Человека излишне схематичного, засушенного, рационального искусство наделяет эмоциональной теплотой и отзывчивостью, возможностью чувствовать, сопереживать. В человека излишне аффектированного искусство, благодаря своим качествам ясности, цельности, языковой отточенности, композиционной завершенности способно привносить элементы логики и рассудочности. Таким образом Шиллер впервые в истории в развернутой теоретической форме обосновал положение о том, что красота спасет мир.
Характерно, что в эстетических системах немецкой классической эстетики искусство и красота выступают как синонимы. Как бы не менялись исторические критерии художественности, так или иначе они кореллируют с понятием красоты - этот тезис выступает как принципиально важный и не подвергающийся сомнению.2. Достоевский.
1. Итак, то, что у Достоевского посвящено собственно красоте: «Красота это страшная и ужасная вещь! Страшная, потому что неопределимая, а определить нельзя потому, что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут. Я, брат, очень необразован, но я много об этом думал. Страшно много тайн! Слишком много загадок угнетают на земле человека. Разгадывай как знаешь и вылезай сух из воды. Красота! Перенести я при том не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким, начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом содомским. Еще страшнее, кто уже с идеалом содомским в душе не отрицает и идеала Мадонны, и горит от него сердце его и воистину, воистину горит, как и в юные беспорочные годы. Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей, - знал ты эту тайну иль нет? Ужасно то, что красота есть не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей. А впрочем, что у кого болит, тот о том и говорит».
читать дальше«В этих размышлениях Дмитрий противополагает два типа красоты: идеал Мадонны и идеал содомский»[2]. Утверждалось, что Достоевский устами героя (писателю довольно часто переадресовывали это высказывание) говорит о красоте и ее имитации, подделке; о жене, облеченной в солнце, и блуднице на звере – и т.п., то есть подбирали и, в сущности, подставляли в текст для его объяснения пары (казалось бы, аналогичных) метафор. При этом и сам текст воспринимался как ряд метафор, поскольку философы поспешили начать истолковывать текст, не удостоив его настоящего прочтения, то есть филологического анализа, должного при всякой философской рефлексии над художественным текстом предшествовать анализу философскому. Они восприняли текст, как говорящий о чем-то, им уже известном. Между тем, текст этот требует точного, математического, прочтения, и, прочтя его так, мы увидим, что Достоевский устами героя говорит здесь нам о чем-то совсем ином, нежели все рассуждавшие о нем философы.
Прежде всего, нужно отметить, что красота определяется здесь через свои антонимы: страшная, ужасная вещь.
Дальше – в тексте отвечается на вопрос: почему страшная? – потому что неопределимая (и, кстати, определением через антонимы гениально подчеркивается именно неопределимость данной вещи).
То есть по отношению к красоте, о которой идет речь, невозможна именно та операция аллегоризации (жестко определительная, заметим, операция), которую проделывали философы. Единственный соответствующий этой красоте символ, подходящий под описание героя Достоевского – это знаменитая Исида под покрывалом – страшная и ужасная, потому что нельзя определить.
Итак, там – всё, в этой красоте, все противоречия вместе живут, берега сходятся, – и эта полнота бытия не определима в разделительных, в противопоставляющих друг другу части целого, терминах добра и зла. Красота страшна и ужасна тем, что это вещь другого мира, вопреки всякой вероятности присутствующая здесь, в этом данном и явленном нам мире, это вещь мира до грехопадения, мира до начала аналитической мысли и восприятия добра и зла.
Но «Идеал Содомский» и «идеал Мадонны», о которых далее идет речь у Дмитрия Карамазова, все же почему-то упорно понимаются как два противопоставленных друг другу типа красоты, выделенных каким-то абсолютно неведомым образом из того, что неопределимо (т.е. буквально – не имеет предела – но следовательно и не поддается разделению), из того, что представляет собой схождение, нерасчленимое единство всех противоречий, место, где противоречия уживаются – то есть перестают быть противоречиями...
Но это было бы нарушением логики, совершенно не свойственным такому строгому мыслителю, каков Достоевский – и каковы, надо заметить, и его герои: перед нами не две определенные, противостоящие друг другу, красоты, а лишь и именно способы отношения человека к единой красоте. «Идеал Мадонны» и «идеал Содомский» - это у Достоевского – и в романе тому будет множество подтверждений – способы глядеть на красоту, воспринимать красоту, желать красоту.
«Идеал» находится в глазу, голове и сердце предстоящего красоте, а красота так беззащитно и самоотверженно отдается предстоящему, что позволяет ему оформлять присущую ей неопределимость в соответствии с имеющимся у него «идеалом». Позволяет видеть себя так, как предстоящий способен видеть.
Думаю, это покажется неубедительным – слишком мы приучили себя к тому, что противостоят друг другу не наши способы восприятия, а именно типы красоты, например, тиражированные еще романтиками «белокурый голубоглазый ангел» и «огневзорая демоница».
2. Из романа «Идиот» (1868) Ф. М. Достоевского (1821 — 1881).
Как правило, понимается буквально: вопреки авторскому толкованию понятия «красота».
читать дальшеВ романе (ч. 3, гл. V) эти слова произносит 18-летний юноша Ипполит Терентьев, ссылаясь на переданные ему Николаем Иволгиным слова князя Мышкина и иронизируя над последним: «Правда, князь, что вы раз говорили, что мир спасет «красота»? Господа, — закричал он , громко всем, — князь утверждает, что мир спасет красота! А я утверждаю, что у него оттого такие игривые мысли, что он теперь влюблен.
Господа, князь влюблен; давеча, только что он вошел, я в этом убедился. Не краснейте, князь, мне вас жалко станет. Какая красота спасет мир. Мне это Коля пересказал... Вы ревностный христианин? Коля говорит, что вы сами себя называете христианином.
Князь рассматривал его внимательно и не ответил ему». Ф. М. Достоевский был далек от собственно эстетических суждений — он писал о духовной красоте, о красоте души. Это отвечает Главному замыслу романа — создать образ «положительно прекрасного человека». Поэтому в своих черновиках автор называет Мышкина «князь Христос», тем самым себе напоминая, что князь Мышкин должен быть максимально схож с Христом — добротой, человеколюбием, кротостью, полным отсутствием эгоизма, способностью сострадать людским бедам и несчастьям. Поэтому «красота», о которой говорит князь (и сам Ф. М. Достоевский), — это есть сумма нравственных качеств «положительно прекрасного человека».
Такое, сугубо личностное, толкование красоты характерно для писателя. Он считал, что «люди могут быть прекрасны и счастливы» не только в загробной жизни. Они могут быть такими и «не потеряв способности жить на земле». Для этого они должны согласиться с мыслью о том, что Зло «не может быть нормальным состоянием людей», что каждый в силах от него избавиться. И тогда, когда люди будут руководствоваться лучшим, что есть в их душе, памяти и намерениях (Добром), то они будут по-настоящему прекрасны. И мир будет спасен, и спасет его именно такая «красота» (то есть лучшее, что есть в людях).
Разумеется, в одночасье это не произойдет — нужен духовный труд, испытания и даже страдания, после которых человек отрекается от Зла и обращается к Добру, начинает ценить его. Об этом писатель говорит во многих своих произведениях.
Писатель в своем толковании красоты выступает единомышленником немецкого философа Иммануила Канта (1724—1804), говорившего о «нравственном законе внутри нас», о том, что «прекрасное — это символ морального добра». Эту же мысль Ф. М. Достоевский развивает и в других своих произведениях. Так, если в романе «Идиот» он пишет, что мир красота спасет, то в романе «Бесы» (1872) логически заключает, что «некрасивость (злоба, равнодушие, эгоизм. — Сост.) убьет...»